Смерть хиппи! Да здравствуют панки!

Он уехал из тихого провинциального городка в середине восьмидесятых, потому что жизнь там казалась пустой и предсказуемой. В Западном Берлине его встретила не туристическая открытка, а рыхлая, больная энергия, которая утягивала в подтексты улиц и подвалов. Здесь распадались старые идеалы — умирали хиппи, и на их месте рождались панки с яркими прическами и жесткой иронией. Он бродил по барам, где шампанское сменялось дешевым портвейном, и знакомился с людьми, чей день казался сплошным поиском следующей дозы или следующего ночного приключения. Наркотики стали повседневностью, алкоголь — способом заглушить голос сомнений, а время растягивалось бессмысленными вечерами и утренними проблесками отчаяния. Иногда он наблюдал концерты в подпольных клубах: гитары рвали пространство, крики вокалистов гасили остатки спокойствия, и казалось, что весь город живет на пределе. Он пытался найти себя среди этой разрухи — пробовал работать, пытался любить, пытался забыть — но движение по кругу возвращало его в те же ночи без сна. Улица учила жесткости и выживанию, а безмятежность провинции казалась теперь чужой и недостижимой. Все вокруг было одновременно токсично и притягательно: свобода без цели, вечная смена лиц, где никто не обещал света в конце тоннеля. По утрам серые улицы и остатки разрушенных фасадов напоминали ему об ограниченности выбора; по ночам же свет неона окрашивал лица прохожих в жесткие тона, и он искал дружбы в коротких разговорах на кухнях коммуналок и в очередях за дешевым пивом. Иногда горечь города казалась последним рубежом молодости: либо согнуться, либо стать жестче. Он оставался в подвешенном состоянии, пока Берлин учил его жить по новым правилам.